Воспоминания о Василие Андреевиче Каррике

Прочитано на заседании V-го отдела Императорского Русского Технического Общества 17 ноября 1878 года В.И. Срезневским.

Пятый отдел понёс горестную утрату в среде своих сочленов. 11-го ноября не стало Василия Андреевича Каррика. Каррик был человек, которого все любили, все уважали, у которого не было, да и не могло быть недругов. Его присутствие во всяком обществе всех оживляло, всех объединяло и мирило. Одарённый от природы атлетическим телосложением, редкой красотой и выразительностью лица, он обладал вместе с тем удивительно мягким сердцем, добротой, часто в ущерб себе, и безукоризненной честностью. Все семьи, куда был вхож  Каррик, никогда не забудут, с какой любовью он относился к детям, как они любили его, как забавлял он их своею весёлостью. Все радовались приходу Каррика, как самому дорогому гостю; во всём ласковый, он вселял к себе любовь во всех, с которыми сходился. Каррик был один из тех вымирающих типов, из тех беззаветных, неисправимых идеалистов, которые почти не встречаются в последнее, коммерчески нравственное время.

Суровая школа жизни не заглушала в нём веру в правду, в добро, в высокое призвание человека и, можно сказать безошибочно, Каррик не сумел бы ненавидеть и во всяком враждебном действии, направленном против него, непременно нашёл бы не только извиняющие, но и оправдывающие мотивы. Такой детской чистоты, такой наивности, как в покойном Каррике, не встретить ни в каком другом человеке; так просто, бывало, так честно признался он в своём незнании, непонимании чего-либо, такая искренняя, чуждая фальшивого самоуничтожения нота звучала в этом признании, что оно влекло к нему ещё больше, с большим уважением смотрелось на этого скромного, тихого труженика.

Кто из семьи русских художников не знавал Каррика, кто не ценил его всегда ровный весёлый нрав? Кто не помянет его добрым словом?

Каррик всю свою жизнь работал усердно и много, и никогда не мог выбиться из нужды; он любил своё занятие, видя в нём цель, а не средство к жизни, и там, где другой человек его профессии добивается капиталов, там этот неустанный труженик едва вырабатывал на существование.

Каррик не был человеком учёным, стремившимся к новым открытиям и изобретениям, его задачи не были так широки, но он имел способность удивительно наблюдать и подмечать то, что других не поражало и замечательно верно схватывать и подмечать виденное.

Шотландец по происхождению, Каррик получил воспитание в России, в Петербурге, где жили его родители. По их желанию он поступил в Императорскую Академию художеств, на архитектурное отделение. Он сам рассказывал, что не имел призвания к этому искусству и через год стремился перейти на отделение живописи. Однако, не желая идти против воли родителей, он старался исполнить требования профессоров архитектуры и переходить в высшие классы, а сам посещал классы живописи. О своём пребывании в Академии он говорил, что «меня скорее переводили, чем я переходил из класса в класс, и наконец окончил курс, имея право строить, но к несчастью не умея». Окончив курс Академии в 1852 году он отправился в Рим, где занимался акварелью в течении трёх лет. Возвратившись в Петербург, он вскоре увидел, что портретной живописью прожить трудно; он сошёлся с покойным Гохом и занялся фотографией. Вскоре за тем отправился в Шотландию, в Эдинбург, где занялся фотографией под руководством мистера Тунни. Случай его свёл с Мак-Грегором, знавшим отлично дело и ловким работником. Через некоторое время они решили ехать в Россию, в Петербург, и заняться вместе фотографией. Каррик, как художник и хозяин, Мак-Грегор как его помощник фотограф-техник. Каррик много раз говорил, что ему надо было учится к Мак-Грегора фотографии, а не хозяйничать. Поэтому, между Карриком и Мак-Грегором установились самые тесные и дружеские отношения и они участвовали в делах как равные. Как честен был Каррик видно из его слов, произнесённых при мне, когда он показывал в марте месяце этого года свои богатые коллекции приехавшему тогда в первый раз к нему г. Варнерке. Он обещал ему приготовить всю коллекцию и говорил: «прошу тебя только об одном, если вы будете показывать в Англии эти картинки, не забывайте говорить, что не один Каррик работал над ними, что без Мак-Грегора они не были бы сделаны в таком количестве и так, как они исполнены».

Мак-Грегор советовал Каррику читать фотографические журналы и статьи и Каррик выписывал с 1861 года постоянно Photographic News. За два дня до смерти Каррик выразил желание поместить этот журнал за 17 лет в библиотеку V-го отдела ИРТО. Получая журнал по пять номеров за раз, Каррик не читал его подробно, он следил только за усовершенствованиями в процессе на мокром коллодионе, пропуская относящееся к угольному печатанию, эмульсионному способу, и научной фотографии. Его занимало, с одной стороны, увеличение чувствительности пластинки, а с другой — достижение возможности продолжительной экспозиции, без засыхания чувствительного слоя. Первое было ему необходимо для работ этнографических и снимания типов, второе — для копий картин, писанных масляными красками. Едва ли кто из наших фотографов снимал более картин русских живописцев и едва ли кто другой так удачно передавал эти картины. Он достиг таких прекрасных результатов тем, что как художник был весьма требователен к себе и не останавливался в снимании негативов, пока не получал наконец действительно удовлетворительного во всех отношениях. Вполне удовлетворяя своей требовательности, он удовлетворял и своих сотоварищей-художников. Живя в последнее время возле Академии Художеств, Каррик, часто, приготовив пластинку дома, отправлялся в Академию, снимал там копию и возвращался проявлять домой.

В последний год Каррик достиг способа предохранять пластинку от засыхания, в продолжении полутора часа, не употребляя никакого презервативного слоя. Он много раз говаривал об этих опытах и за два дня до смерти ещё раз рассказал о последнем, по его мнению, заключившем его стремления. Не надо торопиться в поливке коллодиона, а медленно поливать стекло и не спеша давать стекать коллодиону в склянку. Так же медленно следует вынуть стекло из серебряной ванны, когда оно готово, и вынув, положить в наклонном положении (градусов около 20), для оттекания, в продолжении 10-15 минут, смотря по величине стекла, и только тогда, по обыкновению вытерев заднюю стенку стекла, вложить в кассет. Если ванна свежа, чиста, не имеет ни избытка йодистого серебра, ни кислой реакции,ни алкоголя, то пластинка, которой приготовление продолжалось около 20 минут, может быть проявляема через час после приготовления или более, если стекло больших размеров. Проявляющая жидкость разливается по стеклу ровно и не обнаруживает пятен или кристаллизации. Каррик обыкновенно употреблял два состава проявляющих: один с желатиной, другой с английской солью. Он не старался объяснить себе, какое действие производит оттекание стекла на чувствительный слой. Его совет, наливать коллодион медленно, объясняется вероятно утолщением слоя коллодиона., что конечно может быть достигнуто и иным способом. Продолжительно оттекание в наклонном положении, по всему вероятно, иммеет назначение медленно удалить лишнее азотнокислое серебро с пластинки и может быть дать возможность бромистым солям коллодиона вполне соединится с азотнокислым серебром, так как образование бромистого серебра происходит медленнее, чем йодистого, а продолжительное оставление стекла в ванне повлечёт растворение образовавшегося слоя йодистого серебра. Как бы то ни было, при употреблении самых обыкновенных составов, Каррику удалось достигнуть возможности продолжать экспозицию не только без ущерба, но даже к улучшению негативов.

Любимые аппараты Каррика были: одиночный объектив Фохтлендера, старой конструкции, употреблявшийся им для копий, маленький аппарат Далмейера, которым сняты все многочисленные виды и типы нашей Руси и портретный объектив Далмейера, быстро работающий, которым снят портреты и типы городские. Большая, но лёгкая камера на стекле в 50 сантиметров и маленькая камера Далмейера вот почти все аппараты Каррика. В путешествие он брал свою самодельную палатку на треножнике, ящик с банками серебряной ванны и коллодиона и отдельно ящичек с проявляющими и фиксирующими растворами, а так же с глицерином, который он имел обыкновение покрывать проявленные негативы, для окончания их, по возвращении домой.

Каррик был художник-фотограф. Фотография была для него средством запечатлеть изящное и каждый его снимок доказывает это. Какой прекрасный выбор места съёмки, как удачно оживлён каждый ландшафт и везде русский человек стал сам по своему, а не поставлен нарочно. Каррик фотографировал не виды, не типы: он изображал всю жизнь простого русского человека. Он не искал эффектов, они как бы сами просились на его фотографии. Взгляните на его картинки: какую полноту жизни увидите на них. Вот переезжают через реку плоты с телегами и мужиками, водопой лошадей, гурьба мальчишек и девчонок полудиких, полуодетых, деревенских сход, избы, их задние дворы, всё отражено на работах Каррика как в верном зеркале. Он удивительно умел вселить к себе доверие русских людей и инородцев и они не боялись, что снимая и наставляя аппарат, Каррик хочет в них выстрелить (так выражался сам Каррик). Его главное путешествие было сделано по Симбирской губернии; много он снимал и в Петербургской. Вот что пишет друг Каррика Н.М. Соковин, вспоминая о пребывании его на берегах Волги:
Немногие знают, с какой любовью Каррик-шотландец воспроизводил типы русской жизни, какой драгоценный вклад сделал он в русскую этнографию. Он давно занимался составлением коллекции петербургских типов (их у него собрано 300) и видов из окрестностей Петербурга, но его тянуло внутрь России, на Волгу, туда, где русский дух, где Русью пахнет, и несколько лет тому назад, в 1871 году, уступая приглашениям, он приехал к нам в Симбирскую губернию, со своим товарищем Мак-Грегором, таким же как он сам простодушным, бессеребряным человеком. Совершенно новая природа, ширь, красота места, непочатый угол материала придали им обоим юношеские силы. Они работали с солнечного восхода до заката, без устали, без отдыха, часто производя до 25 негативов в день и здесь-то составилась та замечательная коллекция великорусских типов и видов, типов инородцев (татары, мордва, чуваши), которую мы видим в портфелях Каррика. Мы ездили тогда все вместе, большой компанией, захватывая широкий район, открывая новые горизонты и взапуски выбирая мотивы для фотографий. Венцом работ Каррика явилось несколько пейзажей, снятых за сто вёрст от нашего имения, в вековом девственном, липовом казённом бору и исполненных невыразимой дикой прелести и силы. Бесчисленные этюды лошадей, коров, nature morte, работались, как говорится, между делом. Месяц пребывания у нас Каррика прошёл как один день и нет того самого забитого приниженного судьбою мордвина, попавшего на его фотографию, который до сих пор не осклабился бы при воспоминании о нём.
Широкая и любвеобильная Русь пришла Каррику по его широкому любвеобильному сердцу, его тянуло опять на Волгу, и в 1875 году он опять был у нас (на этот раз уже один); опять шла неустанная работа и ещё сотни восхитительных волжских и приволжских фотографий обогатили его альбомы. Общее число его фотографий, снятых в кабинетную величину, доходит до 700; цифра громадная по положенному на неё труду. Многие его картины с натуры вошли целиком в произведения художников. О имени Каррика не было помину. Он в то время собирал гроши, продавая по пять-десять штук фотографий разбивая свои коллекции. Английская иллюстрация «Illustrated London News» стала было так же помещать виды и типы Каррика, не упоминая его имени. Этнографические работы Каррика не были у нас в России оценены по достоинству, может быть и потому, что не удалось видеть всю богатую коллекцию вместе, а она имеет особенное значение только во всём её объёме. Так только заметна вся полнота её, всё, чего искала душа Каррика – простая честная жизнь. Найдя её в нашем русском народе, Каррик посвятил себя её изображению. Англичане были счастливее нас.
На последней выставке в Лондоне, месяц тому назад, былы выставлена, во всём её величии, его богатая коллекция, принадлежавшая г. Варнерке. В какой восторг она привела всех посетителей выставки и публику, и рецензентов и строгих ценителей-судей! Единогласно, во всех газетах и специальных фотографических журналах отзывались о работах Каррика как о замечательных произведениях. Только то обстоятельство, что помещение его работ на выставке было случайно, т.е. как часть коллекции русских фотографий Варнерке, послужило остановкой к поднесению Каррику медали. Не получая журнала «Photographic News», в течении пяти недель до смерти, Каррик узнал об отзывах английской печати про его работы от меня, за два дня до смерти. Он чрезвычайно был рад этому известию; это может быть первая и последняя награда за его многолетние труды: его чувство удовлетворения своими работами было подтверждено общим восторгом лондонских фотографов и это сделало его последние дни может быть одними из лучших в жизни.
Каррик умер во сне, в ночь с 10 на 11 ноября. Никто не ожидал этой быстрой смерти, так как он начинал поправляться от недолгой болезни.
«Горькое, обидное, бессильное чувство теснило грудь (пишет его друг Н.М. Соковнин), слёзы застилали глаза, когда, через полчаса после известия о его смерти, я стоя у его милого, дорогого трупа, а он лежал вытянувшись во всю длину своего богатырского роста, добрый незлобный, спокойный, ещё не обезображенный разложением, и жутко становилось от сознания того, что ещё одним милым, близким человеком стало меньше на свете, ещё не утрачена одна чистая светлая душа, такая душа, к которой как нельзя более применялось поэтические слова другого моего давно уснувшего приятеля Тараса Григорьевича Шевченко, в одном из его стихотворений:
«У нас нема зерна неправды за собою».