Генрих Иванович Деньер

(Прочитано П. М. Ольхиным в собрании V отдела Императорского русского технического общества 13 марта 1892 г.)
Недавно (5 марта) нам пришлось проститься навеки с очень выдающимся нашим сочленом, Генрихом Иоганом Деньером, который был не только одним из самых старых светописцев, непрерывно занимавшихся фотографией, как делом своего призвания, но, может быть, одним из немногих художников, прошедших правильную живописную школу и затем применявшим свое умение и талант в светописи.
Г. И. родился в Могилёве, в декабре 1820 г., куда поселился его отец из Швейцарии. Окончив своё учение в могилёвской гимназии, он покинул родной город и прибыл в нашу столицу, чтобы посвятить себя искусству, к которому чувствовал большую склонность. Время показало, что молодой человек не ошибся в выборе дела, которому он предполагал посвятить себя. Действительно, ученические успехи в Императорской Академии художеств доказали, что Г. И. имел не только природный талант, но также выдержку и усердие, необходимые для изучения всего нужного, чтобы сделаться портретным живописцем.
Естественно, что, сойдя с ученической скамьи, нельзя иметь громкого имени, без которого портретный живописец не бывает обеспечен работою; потому Г. И. пришлось не отказываться и от педагогической деятельности, именно давать уроки рисования в различных частных учебных заведениях.
Всё это совершалось в сороковых годах, в пору младенчества светописи, когда она практиковалась, как хлебное дело, только в виде дагерротипии. Г. И. живо заинтересовался новооткрытым способом закрепить отражение Божьего мира на металлической поверхности. Интерес этот постепенно увеличился у него до такой степени, что он не жалел времени, расходов и трудов, чтобы выучиться дагерротипированию. Усвоив себе это искусство, Г. И. решился применять его, как профессиональный фотограф-портретист.
Такая решимость может быть названа своего рода геройством. Чтобы понять это, прошу молодых светописцев вникнуть в положение фотографии в первые 10 или 15 лет её существования, а старейших припомнить, как относились в ту пору к дагерротипистам, когда Г. И. задумал сделать дагерротипию делом своего призвания и посвятить ему вполне своё время.
Уровень образования и знания пионеров промышленной светописи и первых её последователей был вообще довольно низок. Мы слышала, как характеризовал Сергей Львович Левицкий , живший в Париже в пору начала расположения дагерротипистов, среду, поставлявшую распространителей нового искусства. Он весьма рельефно высказывал, что, вследствие потребности чистить серебряные пластинки для дагерротипирования, в ряды призванных к новому делу привлекались молодые люди, привыкшие чистить металлы, именно поварёнки ресторанов и гостиниц, которым ежедневно приходится восстановлять блеск кастрюль и прочей кухонной утвари. Если тут, пожалуй, есть шарж, то все-таки нельзя отрицать, что большинство дагерротипистов не давало публике повода быть о них высокого мнения, а тем пренебрежительнее к ним относились многочисленные некогда портретные живописцы, чуявшие, что это опасный враг. Признавать же какое-нибудь отношение дагерротипии к художеству живописцы считали, безусловно, невозможностью, а приравнять их к делу – оскорблением.
При таких обстоятельствах Г. И. признанный товарищами и знатоками дела талантливым многообещающим художником, круто и решительно восстал против господствующего между ними убеждения; он как будто отшатнулся от той среды, к которой принадлежал по своему прошлому, и примкнул к кругу, на который товарищи его презрительно смотрели свысока. Всё это, однако, не заставило Г. И. отступать. Очевидно, он чувствовал, что в заурядных дагерротипах, как бы они ни были технически совершенны, не достаёт того, что составляет прелесть воспроизведения природы в картине, недостаёт отблеска художественной индивидуальности светописи. И вот именно это молодому труженику, проникнутому священным огнём искусства, хотелось по мере сил и возможности запечатлеть и на холодной поверхности серебра.
1 января 1850 Г. И. открыл свою фотографию в Пассаже, который тогда далеко не был в той запустелости как теперь, но посещался петербуржцами очень усердно. Поэтому заказчиков стало ходить к Деньеру немало, тем более что в изготовляемых им портретах проглядывало то, чего не было у очень многих других его товарищей по делу, именно изящество, которое влагалось в них художественным талантом. Не прошло и трёх лет, как занимаемое помещение оказалось неудовлетворительным для многочисленных посетителей молодого фотографа и он оттого переселился на Невский проспект, Казанской площади, над рядом фруктовых магазинов, в помещение, где и поныне ещё находится другой фотограф. Тут Г. И. поработал 7 лет, потом постоянно оставался в доме графа Строганова.
Светописное дело между тем двигалось вперёд, особенно благодаря тому, что многие лица разнообразным знанием и наблюдательностью посвящали немало времени новому интересному делу. В 1846 г. почти одновременно Шнейберхом, Бехтером и Отто был открыт пироксид. Приготовленный из него спиртоэфирный раствор стали изучать и, стараниями Гюстава Ле Грея и Фредерика Скотта Арчера выработался превосходный мокрый коллодионный процесс светописи, до такой степени совершенный, что дагерротипия была передана столь полному забвению, что в какие-нибудь двадцать лет новые фотографы имели о нём уже смутные понятия по одной наслышке, как будто дело шло о каком-то предании.
Введение в светопись коллодионного способа сразу двинуло её далеко вперёд. Он не только дал возможность сократить время съёмки, требовавшееся при дагерротипировании, но избавил фотографов, одарённых чувством изящного, от крайне стеснительных оков, которые налагались на фотографию сущностью самого процесса получения изображений на холодной металлической серебряной поверхности. Разумеется, что Г. И. тотчас воспользовался, насколько возможно, свободой действия, предоставляемой сниманием портретов на мокром коллодии. Глубоко проникнутый талантом художника, он придавал снимаемым портретам то нечто индивидуальное и невыразимое, что легче чувствовать, чем высказать словами. Г. И. сознавал, что имеет перед собою произведения недюжинного профессионального фотографа. Если я говорю, «случалось», то отношу это к своеобразной особенности Г. И. Дело в том, что ведь каждый профессиональный светописец в Петербурге делает уличную выставку своих работ, а оттого всякому жителю столицы представляется случай ознакомиться с ними. Исключение в этом отношении мы видели в нашей столице, кажется только у двух профессиональных светописцев, у С. Л. Левицкого и Г. И. Деньера, пока он лично руководил своей мастерской. Оттого масса населения столицы не знает их фотографий, и знакомятся с ними сравнительно немногие в своих и чужих семейных альбомах. Коротко сказать, Г. И. отказывался от самого невинного и естественного способа рекламы, но работа столь красноречиво говорила за себя, что он имел огромное число заказчиков из лучших кругов общества и даже высочайшие особы относились к его трудам с полным вниманием. Между прочим, Император Александр II много раз оказывал редкую для частного лица честь посещением мастерской фотографа-художника и снимался у Г. И. повторительно.
Скромную воздержанность от выказывания себя публике Г. И. не доводил, однако, до неуместной крайности, но там, где следует, знакомил со своими произведениями и результатами стараний двигать искусство вперёд, именно на очень многих выставках, как в нашем отечестве, так и за границей. Где он ни появлялся со своими произведениями, в них всюду признавалась выдающаяся художественность, что выражалось присуждением золотых, серебряных и бронзовых медалей и других отличий, которых у Г. И. было множество. Кроме изящной позировки и умения удачно осветить снимаемого соответственно характеру его личности, на многих выставках знатоки дела поражались своеобразной техникой в работах Г. И., которая так и прозвана эффектом Деньера и довольно долго оставалась головоломною загадкой. Эффект этот заключается в существовании одновременно и большой резкости всех очертаний и замечательной повсеместной мягкости изображения, что получалось, как известно, двойным печатанием.
Побуждаемый советами некоторых лиц, Г. И. предпринял в середине шестидесятых годов издание альбома фотографических портретов августейших особ и лиц, известных в России. Этот альбом выходил в течение 1865 и 1866 гг. ежемесячными выпусками, содержавшими по 12 портретов модного в ту пору формата визитных карт. Портреты эти были преимущественно во весь рост. Предприятие увенчалось довольно хорошим успехом и давало доход. Г. И. издательское дело было, однако, не по душе; чувствуя склонность быть только художником светописцем, а не промышленником, он решительно отказался от хлопотливого однообразного фабричного печатания портретов.
Когда около того же времени распространилось изобретение Рабендинга, именно ныне применяемая ретушёвка негативов, Г. И. конечно воспользовался этим важным пособием портретной светописи, но при этом не позволял злоупотреблять им только в угоду заказчикам, а применял его с должным тактом и мерой. Как внимательно относился Г. И. к ретуши, видно из того, что он привлекал к ретушёрству действительно талантливых сотрудников. Таким образом, ретушёрством занимались у Г. И. в молодые свои годы лица, занявшие впоследствии почётное место в среде художников, как например, Литовченко, Крамской и П. А. Соколов.
Вообще Г. И., заявляя в жизни скромные требования и с усердием занимаясь своим делом, имел успех, удовлетворявший его материально и доказывавший, что художественный талант его признаётся. Притом он дожил до той поры, когда светопись развилась в искусство, удовлетворяющее даже самым строгим требованиям художества. Ему оттого под старость нечего было сожалеть о выборе своего призвания жизни, который сначала казался его товарищам непростительным дезертирством, и он даже с гордостью мог считать себя одним из первых пионеров настоящей художественной светописи.
К сожалению, жизнь Г. И. в последние 10-15 лет отправлялась расстройством здоровья. Он часто мучился астмой и скончался от разрыва аорты.
Многие оставят себе об усопшем добрую память. Многие служившие в его заведении не забудут справедливого хозяина, строго требовавшего добросовестного исполнения поручаемого им дела, но вместе с тем и доброго человека, относящегося отечески к их нуждам. Долго памятен будет и в нашей среде этот сочлен наш, всегда скромный и непритязательный, не выставлявший напоказ ни своей авторитетной личности, ни действительных своих солидных знаний и с уважением относившийся к мнению других, но одушевлявшийся благородным жаром, когда приходилось отстаивать художественное в светописи. Пусть будет он памятен нам, как один из лучших представителей искусства, пусть будет он памятен для нас, как примерный образец стремления достигнуть высших целей искусства, во имя которого мы тут собираемся.