Как я сделался фотографом

Хотя болезнь моя не позволяет мне владеть пером: пальцы не повинуются передавать по памяти то, что происходило 50 лет тому назад, однако вопрос ваш так щекотлив, что я вооружусь всеми остатками моих сил, чтобы только удовлетворить ваше желание, и отвечу на вопросы.

Я родом коренной москвич, кончил курс в Московском университете. Несмотря на мою усиленную просьбу, отец мой настоял, чтобы я поступил на юридический факультет (так как я мечтал о естественных науках), уверяя при этом, что я назначен быть чиновником и поэтому должен изучить законоведение; в силу так сложившихся обстоятельств я слушал в 1835 году знаменитых профессоров-юристов, окончивших своё юридическое образование в Германии, именно: Редькина, Крылова, Баршева и Чивилева.

Не удался мне Corpus Juris civilis и потому в 1839 году я окончил курс действительным студентом, а не кандидатом. Однако несмотря на не получение кандидатуры, по требованию попечителя университета гр. Строганова, я получил назначение в С.-Петербург, где записан был в канцелярию Министра внутренних дел графа Александра Григорьевича Строганова — брата нашего московского попечителя, так что я неожиданно должен был расстаться с моей родиной Москвой. В Петербурге я провел три года; так как я хорошо говорил на немецком, французском и английском языках, то неожиданно получил следующее назначение.

Известные всем Кавказские минеральные воды были в таком упадке, благодаря нерадению местной администрации, что Государь Император Высочайше повелел немедленно коммисию из ученых специалистов и отправил на Кавказ для изучения тамошних вод, т.е. их качеств, силы и богатств источников, равно как осмотреть устройство купален, фонтанов, помещений и всего, что могло облегчить требование и пользование приезжающих туда больных.

Между членами коммисии, большинство которых составляли немцы, было два русских — полковник Равинов и Левшин, письмоводителем же был назначен я, на мне лежала обязанность составления журналов заседаний и резолюций и перевод их на русский язык. В числе членов был известный в Германии химик — доктор химии Ю.Ф. Фричш. Мне пришлось нанять квартиру в одним с ним доме; он привез с собой для химического анализа вод полную лабораторию и я, как сосед6 часто проводил с ним время.

Фрачш был самым любезным и милым из членов; как следящий за наукой вообще, он привез с обой дагерротипный аппарат и во всех своих утренних опытах и съемках приглашал и меня сопутствовать и помогать ему: чистить серебряные пластинки и т.д.; для своих лабораторных анализов Фричш устроил казенной аптеке тёмный уголок для дагерротипии.

Представьте себе. с какой энергией и удовольствием я принялся за исполнение дагерротипных работ, т.е. за чистку пластинок и иодирование их (тогда ещё не знали брома). Эта работа чрезвычайно интересовала меня, в особенности, когда в ртутном ящике мало-по-малу проявлялись результаты: виды Пятигорска, Кисловодска, Машука и Бештау. Сколько радости испытывал я при удачном результате съёмки, заканчивая её промывкой в растворе гипосульфата и переменных водах! Я едва не плакал при удачной съемке размером 1/4 пластинки. После самостоятельных удачных проб я выписал себе из С.-Петербурга аппарат от Шенделя, и от Шевалье пластинки, решив начать фотографическое соревнование с моим профессором. Через полгода я был уже в С.-Петербурге и явился по рекомендации Шеделя к страстному любителю фотографии князю Сергею Сергеевичу Гагарину и графу Бобринскому, моему товарищу по университету. Оптик Шедель так был доволен моей работой, что полсл пять моих снимков Шарлю Шевалье в Париж; знаменитый оптик обратил внимание, что пластинки были фиксированы только гипосульфитом, без хлорного золота.

Возвратясь в Петербург после Кавказа, я охладел к канцелярской деятельности, и так как средства мои позволили мне отказаться от выбранной карьеры, то я скоро оставил службу и предался светописи, для чего решился ехать в Париж доучиваться. Прежде я отправился в Вену для личного знакомства с Фохтлендером, познакомившим меня с своим сыном, магазин которого в Вене занимал тогда миниатюрное помещениена углу тесной улицы Neue Raush -Strasse. У старика я купил два 3-х дюймовых объектива, из которых один был быстроработающий, стоивший 600 флор. с которым я и начал работать (цена двух объективов была 900 флор.)

Из Вены я перебрался через Триест и Венецию в Рим, где меня встретил целый кружок русских художников: Эствассер, Рамазанов, Орлов. Мокрицкий, Гордон, Солнцев, Манигети, Бенке, Алекс, Иванов, Бравур, Кливченко. Вращаясь постоянно, во время моего пребывания в Риме, в этом кругу, во мне развился художественный взгляд и инстинкт, так что мне удалось снять стереотипом группу всех земляков-художников, не большую размером — на полпластинку; это мое первое произведение удивило всех художников, которые кроме опытов съёмки дагерротипом римских зданий и памятников не снимали ничего. Пробыв в Риме целый год я отправился в Париж — гнездо изобретений дагерротипии. Шарль Шевалье принял меня очень мило и любезно; пежде всего он начал хвалить свой объектив и счёл за обиду, когда я сообщил, что приобрел объективы в Вене у Фохтлендера, на что он мне возразил: Mais c’est un systeme faux, il est tre rapid, mais le resultat manque de realite — и я был вынужден купить объектив у Шевалье 3-х дюймов, очень хороший, но специально для съёмки видов и зданий, и крайне медленно работающий. Со стариком Шевалье я близко познакомился, затем он представил меня старику Дагерру, который удивил меня своею любезностью, — познакомившись с русским, который говорит по французски как француз, он меня представил знаменитому химику Дюма.

Париж мне так понравился, что я решил там пожить. В то время приехал наш академик Якоби, изобретатель гальванопластики, и мне очень часто приходилось проводить вечера в этом ученом кругу, — кстати приехал так же и мой учитель Фричш, приятель Якоби. Таким образом я всё время питался наукой.

Боже мой! До чего может увлечь человека Париж, — чем бы вы не занимались, непременно найдёте сотрудников, которые откроют вам целый мир, новое открытие и применение. На Парижской выставке в 1841 году в витрине Шевалье, по просьбе его были выставлены два мною сделанных дагерротипа на цельных пластинках, снятые его объективом, за которые он и получил медаль. Это была первая медаль, присужденная во Франции за фотографию.

В начале пятидесятых годов в Лондоне была устроена мануфактурная выставка. Из Парижа, разумеется, я поехал туда полюбоваться ею тем охотнее, что сообщение было так легко: веером в 10 часов поезд уходит в Гавр, откуда пароходом прямо следовали в Англию.

В Лондоне для портретов публика знала только дагерротип, а из дагерротипистов большею известностью пользовался там Кильберн часто ездивший в Париж, где всякий раз посещал меня.

Приехав в Англию, я посетил его и нашел его болным, в самый разгар выставки работашего с большим трудом. Увидив меня он очень обрадовался и просил меня помочь ему в работе, потому что публика к нему являлась в массе. С большим удовольствием я принял его предложение тем более, что мне, как любителю, не было известно отношение фотографа к публике, а здесь как раз и открывалась для меня возможность познакомиться с торговой стороной дагерротипии, хотя я не имел ввиду собственного гешефта.

Через неделю я возвратился в Париж и только тогда у меня появилась мысль или лучше сказать затея об устройстве такого же заведения в Париже; жена моя соглашалась с моим предложением, но лишь с тем условием, чтобы я возвратился с детьми в Петербург.

Желание её я исполнил: возвратясь в Петербург я открыл заведение у Казанского моста, но в 1858 году известный американский фотограф Уаррен Томсон снова пригласил меня в Париж для управления его парижским заведением, что я и сделал, уехав снова в Париж. Но тогда уже дагерротипия начала сильно уступать фотографии на бумаге.

Вскоре я купил в Париже фотографию, где и начал самостоятельно работать. Известный в то время любитель фотографии на бумаге капитан Шпаковский предложил мне тогда вступить в мое заведение для руководства в лаборатории фотографией на бумаге.

В Париже я пробыл до 1867 года, после чего снова вернулся в Россию, удостоенный в 1862 году звания фотографа французского императора.

С 1867 года я снова открыл в Петербурге, на старом месте, у Казанского моста, фотографию и вскоре был удостоен звания фотографа Их Императорских Величеств. С тех пор я уже не покидал Петербург, работая совместно с моим сыном Львом Сергеевичем.